Дмитрий Малаков: Настоящий киевлянин – тот, кто что-то делает для своего города

📅 20.06.2013    🕐 08:00

Современный мир полнится парадоксами. В Киеве, к примеру, с каждым годом становится все больше жителей, но все меньше киевлян. А слово «коренной» и вовсе приобрело насмешливый характер. В то же время местных легко заметить. По улицам они ходят не спеша, задирают голову, чтобы полюбоваться домом или деревом, чинно читают газеты в парках, уступают дорогу и здороваются с продавцами… Даже внешне они как-то выделяются из пестрой толпы приезжих, туристов и офисных работников.

Известный киевовед, в прошлом – заместитель директора по научной работе Музея истории Киева, автор множества книг и публикаций, посвященных столице, Дмитрий Малаков не раз упоминал в своих работах об особой натуре людей, живущих в этом городе. ForUm встретился с Дмитрием Васильевичем и узнал, куда пропали местные традиции, кто такие киевские интеллигенты, и чем современные киевляне отличаются от своих предшественников.

– Вы посвятили изучению Киева всю свою жизнь. А почему именно ему?

 
– Все очень просто: в Киеве я родился и прожил всю жизнь. Ни во время немецкой оккупации, ни после войны наша семья не покидала Киев. Здесь же я окончил школу, сразу же – Киевский инженерно-строительный институт. Затем работал в «Киевэнерго», на заводе «Арсенал», в Киевском научно-исследовательском и проектном институте градостроительства. А потом пришел в Музей истории Киева.
 
Но на самом деле причина не в том, что я здесь родился. Это мало что значит. Дело в том, что семья с детства приучила меня интересоваться городом, в котором я живу. В 1913-м году моя мама – тогда еще маленькая девочка – с родителями, братьями и сестрами приехала из Елисаветграда (теперь Кировоград. – Авт.). Они поселились на бульваре Тараса Шевченко (тогда он назывался Бибиковским), в скромном флигеле на втором этаже. И первое, что они сделали – купили план города и комплект открыток издательства Стефана Кульженко с киевскими видами. С тех пор моей любимой детской игрой было лежать на развернутой на полу карте и рассматривать маленькие изображения Владимирского собора, памятника Богдану Хмельницкому, Крещатика, Лавры. Наш дом на карте не значился, но был изображен перекресток улиц Павловской и Гоголевской, и я смотрел, как дойти от нас, к примеру, к бабушке на Прорезную. А брат водил меня к дому «с котами» на Гоголевской, 23, к дому Городецкого, пугал чудищами. Вот, начиная с таких мелочей, у меня и появился интерес к Киеву.
 
– В столице всегда была особая культура дворов. Это тоже влияло на восприятие себя как горожанина?
 
– Да, в то время, когда все жили в коммунальных квартирах, двор был местом для общения с такими же, как ты. Старше или младше – неважно. Дети играли в квача, жмурки, штандер (игра с подбрасыванием мяча, по одной из версий, появившаяся от немецкого «Stand hier!» «Стой здесь!»), футбол. Я рос в то послевоенное время, когда ни у кого из детей не было своего мяча, велосипеда. Я потому до сих пор не умею на нем ездить. И мяч был один на весь двор. У меня не было шахмат, а были шашки, потому что они были дешевле. Сегодня это, наверное, трудно представить. В футбол мы иногда ходили играть в соседний двор, как за границу. Играли до 12 голов, до изнеможения. То есть у нас с детства было представление о том, что это наша улица, наш двор, среда, где мы живем. Помню, как в этот соседний двор приехал мальчик-москвич. И вдруг оказалось, что он говорит на совершенно другом языке! Я не утверждаю, что у нас был чистый украинский, скорее – киевский суржик, с примесью идиша, немецкого и полонизмов. Но мальчик был совершенно другой, говорил «вада», а не «вода» и «Масква», не так себя вел, как мы. Уже тогда у нас сформировалось понятие, что киевляне отличаются от других.
 
– Как вы стали краеведом?
 
– Когда я работал в Управлении тепловыми сетями «Киевэнерго», знал не только расположение своей системы теплоснабжения, а и все улицы города, названия, каждый двор. Поэтому со временем пришел в музей, хорошо зная город. А писать начал в годы работы на заводе «Арсенал. Моя первая киевоведческая статья вышла в 1970 году в газете «Культура і життя» и называлась «У Лаврских стен». Потом я писал в газете «Арсеналець» статьи об истории завода, киевских достопримечательностях, о поездках по Украине, мне все это было очень интересно. На заводе тогда работало 25 тысяч человек (теперь это уже не совсекретно), люди самых разных судеб. Были те, кто помнил большевистское восстание в 1918–м, войну, ГУЛАГ. Я много с такими людьми общался, что-то шло в периодику, что-то откладывалось на будущее. Кроме того, писал во все краеведческие издания, которые тогда издавались, писал в газету «Вечірній Київ», потом – в журнал «Київ». Всегда писал по-украински.
 
– Чем Киев отличается от других украинских городов?
 
– В первую очередь, это традиционно княжий, стольный град. Он и стоит, возвышаясь над долиной Днепра, на стометровых кручах. Именно это так нравилось князьям – выходить и осматривать с высоты свои владения. То есть у нашего города – природно господствующее над окружением расположение. Это по-своему тоже формировало ментальность киевлянина.
 
Раньше была такая традиция – любоваться видами над Днепром. В путеводителе Богуславского 1913 года в предисловии сказано: «Только ради того, чтобы провести один вечер над обрывами Царского сада (ныне – Городской) или в беседке Купеческого (ныне – Крещатый), ради одной прогулки по Днепру стоит приехать в Киев». Поэтому на Владимирской горке с тех времен сохранилась старинная беседка, которая стоит на возвышении. Раньше надднепрянские парки тем и славились, что с них открывались широкие панорамы. Сегодня можно объяснить безразличие к киевским видам только тем, что у людей другое воспитание. Наши предки были взлелеяны на романтизме, на художественной литературе и поэзии ХIХ века, на том, что нужно быть внутренне над обыденностью. И эта романтика была в Киеве культивирована прямо чрезмерно. Владимир Маяковский, побывав в Киеве, написал: «Вот стою на горке на Владимирской – ширь вовсю, не вымчать и перу». А сегодня люди в своей массе заземленные, зашоренные электронными носителями, далеки от поэзии. Мало кого тянет пойти посмотреть на Днепр.
 
 Впрочем, и Днепр уже не течет вольно, а превращен в «Днепровский каскад водохранилищ» со стоячей водой. Когда Гоголь написал: «Редкая птица долетит до середины Днепра», он-то, скорее всего, стоял где-то на склонах Царского сада и наблюдал полет стрижей, ловивших на лету мошкару. Птицам незачем было летать на «середину Днепра», потому что насекомые вились гораздо ближе. А потом явился «поэтический образ» невероятной ширины Днепра, и теперь дошло до того, что поставлен памятник «редкой птице, долетевшей до середины Днепра»…

У Киева есть уникальная особенность, которой не обладает ни один город мира. Здесь можно отойти от загазованного Крещатика, пройти по Парковому мосту и через двадцать минут очутиться среди живой природы. Ступить на теплый золотистый песок, окунуться в днепровскую воду, услышать запах ивняка, нагретого солнцем… Удивительное ощущение, как для трехмиллионного европейского города. А с Андреевского спуска или с Большой Житомирской улицы можно за несколько минут выйти на склоны над Подолом и оказаться не среди наглых джипов, а на обычной траве. Та же Замковая гора отличается тем, что испокон веков там на каждом склоне растет исключительно своя трава, которая не дает семян, которые могли бы разносить птицы. Она сеется только ветром или распространяется корнями. То есть на одном и том же месте сотни лет растут всем известные спорыш, клевер, тысячелистник… А еще лучше снять обувь и улечься, разбросив руки крестом, в извечно ту же траву на горе Детинке. Тогда сразу вспоминаются строки Степана Руданского: «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю». У нас, в Киеве, это именно одно из тех мест, где можно беззаботно лежать в густой некошеной траве и смотреть в синее киевское небо. И думать, если думается.

Вот что отличает Киев от других городов – близость к природе, вопреки любым попыткам жадных оголтелых застройщиков что-то с этим сделать. Я этих людей даже словом «архитекторы» не могу назвать. Знаете, как раньше на Подоле читали первые пять букв азбуки? – «АБиВиГоДа». Вот она, выгода, сегодня заполонила абсолютно всё. Все улицы заставлены билбордами, за которыми города просто не видно, светильники на эскалаторах метро заполнены такой многословной рекламой, что никто не успевает прочитать, пока эскалатор движется. Неужели это никому не мешает?

– С какими деревьями у вас, в первую очередь, ассоциируется Киев?

– С тополями, кленами, липами, которыми раньше был засажен микрорайон Липки, так что запах разносился по всему городу. Но не с каштанами, они были завезены сюда искусственно.

– Чего, по–вашему, сегодня не хватает городу? И что бы вы хотели вернуть?

– Нужно сделать привлекательными для публики, которая прогуливается по Крещатику, киевские парки. Все знают, к примеру, Копакабану в Рио-де-Жанейро: по одну сторону – отели, по другую – пляжи. А ведь у Киева те же возможности. Просто нужно сделать умный проект и обустроить надднепровские парки так, чтобы в них можно было и отдыхать, и любоваться пейзажами. Над Днепром ведь красиво в любое время года и суток. Стоит там только сесть вдвоем с девушкой на лавочке под звездным небом, и любовь сразу сама придет (смеется). А чиновники не понимают, что этот пейзаж Левобережья может работать… на экономику города. Есть в садово-парковом строительстве понятие «виста» – точно рассчитанное направление взгляда человека. Этот подход прекрасно учтен в знаменитых украинских парках «Софиевка», «Александрия», «Тростянец». А в Киеве это искусство, к сожалению, забыто.

Кроме того, в Киеве на высоких точках можно поставить (как уже во всем мире сделано) платные телескопы, чтобы смотреть на город. Причем и на правом берегу, и на левом. Старые путеводители отмечали, что «с Великой лаврской колокольни в ясную погоду виден город Переяслав».

Еще было бы неплохо возобновить в Киеве возможность просто и дешево поесть. Как до революции, так и до Независимости, в городе была система так называемого общепита, которая позволяла утолить голод человеку за имеющиеся у него скромные ресурсы. И когда началась «прихватизация» ресторанов, казалось, что кто-то по примеру благотворителей, которые были до революции, создаст такую сеть. Но этого не произошло: бывшим советским людям, уставшим от «морального кодекса строителя коммунизма», захотелось разбогатеть сразу же.

Раньше на рынках (да и сейчас, хоть и в другом виде) были так называемые обжорные ряды. Там можно было выпить чая из самовара прямо под открытым небом, съесть горячие пироги, юшку, кулеш. И это было даже при немцах, во время оккупации. Кстати, массовой моды на кофе в Киеве никогда не было, это современные веяния.

А в советское время были столовые, где пенсионеры, одинокие, студенты могли съесть манную кашу, сырник, дешевый суп, выпить стакан чая за три копейки. Хлеб на столе был бесплатный. Почему бы сегодня не вернуть эту традицию?

Кроме того, по моему мнению, нужно убрать с первых этажей домов бутики, тайные игровые автоматы, чрезмерно многочисленные аптеки и банки и вернуть туда обычные продуктовые магазины – так, как это было в Киеве десятилетиями.

– Чем отличались послевоенные киевляне от своих предшественников?

– На самом деле Киев всегда был мещанским городом. Своеобразный символ мещанства: «Ах, вернисаж, ах, вернисаж, какой портрет, какой пейзаж!». Удивляет название «Пейзажная аллея». Во-первых, аллея – это дорога, вдоль которой растут деревья. Там этого нет. Во-вторых, что такое пейзажная? По-украински это называется «краєвид». Но прижилось, так как мещанство просто млеет от подобных «красивых» слов. В Киеве и раньше называли отели и рестораны наподобие «Бель Вю» или «Париж» – еще до революции, так как киевское мещанство вечно. Ему даже памятник стоит возле Андреевской церкви в виде такого персонажа, как Голохвастов. Тоже памятник и мещанству, и суржику.

Однако любая столица традиционно впитывает в себя все лучшее, что есть в государстве, нации и людях. Это и престиж, и карьера, и бизнес. Всегда самые сообразительные, одаренные и ловкие стремились переехать из села в город. Кто в районный центр, кто в областной, кто в столицу. Это природное явление, распространенное во всем мире.

При Сталине людям в селах не выдавали паспорта, чтобы не убегали из колхоза. Но молодежь все равно старалась, закончив семь классов, уехать в Киев, где можно было поступить в училище, техникум, а потом получить паспорт и – самое главное – киевскую прописку. Тогда и стала гимном новых киевлян песня на слова Дмитра Луценко «Як тебе не любити, Києве мій?». То есть сравнивая город с родным селом.

Тогда же в Киевских садах (раньше не было понятия «парк») появились на газонах таблички: «На траве не лежать, по газонам не ходить, штраф столько-то рублей». Потому что приезжие из сельской местности не понимали, почему они у себя на лугу могут где угодно сесть, а здесь тот же лужок, а сидеть на нем нельзя.

Еще до революции в Киеве было принято гулять вечером по правой стороне Крещатика. Местные снобы называли ее Бобкин-стрит. А те, кто приехали в Киев после войны, особенно из села, этого не знали, и гуляли слева, на тогда пустынной стороне улицы-руины. Так и возникло название второй стороны – Гапкен-штрассе. Но прошло время, это забылось, тем не менее, обратите внимание, даже сейчас на Крещатике гулять как-то уютнее по правой стороне и именно там, где сохранились старинные дома с магазинами и ресторанами – в квартале между улицей Богдана Хмельницкого и бульваром Тараса Шевченко. Там еще веет духом старого Киева. Гуляя по вечерам, всегда было приятно видеть знакомые лица, встречать тех, кого «знал весь Киев» и, конечно, обращать внимание на модниц.

– Что означает понятие «киевский интеллигент»? Вы встречали таких людей?

– Да, и не просто встречал, поскольку и сам вырос в такой семье. Отец – инженер и литератор-драматург, мама работала в Управлении театров Министерства культуры, брат – художник. То есть у нас дома бывали актеры, режиссеры, художники; стоял маленький рояль, мама и ее сестра играли, а гости пели. Петь за столом, кстати, было принято в Украине всегда – и в городе, и в селе. Разве что репертуар несколько отличался… Но во время семейных праздников у нас культа еды не было, да и еды в то время такой обильной, как теперь, тоже не было. Мы жили очень скромно, и к состоянию «легкого возбуждения» в застолье все приходили очень легко. Не знаю, почему так, наверное, из-за слабой закуски. Обычно в послевоенные годы на столе был винегрет, колбаса, селедка, картошка, бигус и только на большие праздники (Пасха) – холодец. Было так принято: поели – пение. Повспоминали прошлое, порассказывали свежие и старые анекдоты, еще немного выпили – танцы. И все домашние праздники проходили именно по такому расписанию: очень весело и дружно. При этом у нас никогда не напивались!

Кроме того, если уж говорить о киевской интеллигенции, то я могу вам назвать огромное количество как инженеров, так и просто рабочих с завода «Арсенал», которые были настоящими интеллигентами. Не потому, что ходили на концерты в филармонию каждый день, а потому что их поведение, отношение к труду и моральные принципы были высокого качества. Рабочие, с которыми общался на работе, к примеру, никогда не употребляли в разговоре нецензурной лексики. Это было непристойно. Да, на производстве был технологический спирт, но пьянка считалась нарушением «морального кодекса строителя коммунизма» и, естественно, мягко говоря, не поощрялась. А если охранник задерживал на проходной кого-то с бутылкой, отбирал и получал премию в 10 рублей. Относительно интеллигентности поведения – все изменилось как-то кардинально. В мои студенческие годы, да и позже, услышать бранную ругань из девичьих уст было невозможно. Тем более на улице, да еще в компании ухажеров. Это просто исключалось, так называемая «раскованность» исходила не из этого.

В том же общественном транспорте всякое случалось, как и теперь, были разные перебранки, но до грязной ругани никогда не доходило. Всегда кто-нибудь да скажет: «Умный замолчит первым», и воцаряется тишина. В общественном транспорте было двое дверей, люди становились в очередь сзади, и молодежь не стремилась в передние двери. Это тоже были своеобразные показатели городской жизни.

Кроме того, было принято посещать ресторан не в будничной одежде, а при галстуке. Я помню времена, когда мужчине без галстука в вежливой форме предлагали зайти в следующий раз. Вообще же, рестораны считались местом кутежей и «прожигания жизни», потому что тем, кто жил на зарплату, ресторан был не по карману. Событием в семейной жизни могло быть посещение кафе «Мороженое», где подавали в стеклянной вазочке с ложечкой мороженое нескольких сортов – пятидесятиграммовыми шариками. Запивали газированной водой из тонких чайных стаканов, а не из грубых толстых «гранчаков» – известного символа пьяниц.

Еще в Киеве доживала традиция обращаться к незнакомой женщине, называя ее дамой. Помню в связи с этим смешную ситуацию, когда в очереди за самой дешевой ливерной колбасой на Сенном базаре мужчина в ватнике хватал за руку пытающуюся пролезть без очереди женщину, со словами: «Дама, та куда ж вы протеся?». Он – в городе, значит она в любом случае – дама, хоть и такая же приезжая колхозница. Кстати, слово «рынок» ввели в обиход новые, послевоенные киевляне, в Киеве рынок был только на крытой Бессарабке, все остальные – базары.

Но была для приезжих из провинции (теперь это гордо называется «регионами») и унизительная привычка – пытаться переходить на русский язык, говорить «по–городскому». Но все же правила городского поведения давали о себе знать, требовали им подчиняться. Например, никто не бросал окурок мимо урны.

– Почему же сейчас городская культура так изменилась?

– Так произошло, поскольку упала культура как таковая во всем мире. Происходит всемирная миграция Востока, Азии и Африки в маленькую тесную, но искони цивилизованную высококультурную Европу; а в Украине – всех властолюбцев тянет с востока в Киев. Стало непопулярным ориентироваться на какой-то авторитет. К примеру, если раньше в колхозе выращивали Героя социалистического труда, то выбирали человека, который имел авторитет и на производстве, и в быту. На такого человека другие старались быть похожими. У него не могла быть не побелена хата перед Пасхой, к примеру. То же – на заводе, с так называемыми ударниками труда. Кроме того, в каждом доме, дворе были авторитетные люди, о которых все знали, поскольку в коммунальных квартирах все были на виду.

У нас во дворе, к примеру, жил мужчина-мостовщик, который клал брусчатку. Кстати, это большое искусство. То, что сделали с Андреевским спуском – это невежество новоявленных «хозяев города», не киевлян. Раньше мостовики вручную с колодками на коленях подбирали каждый булыжник по размеру, форме, цвету. И раз в месяц, в день получки, когда бригада выпивала, наш сосед не спеша брел домой. Так вот его жена выходила на улицу и, когда он показывался из-за угла, брала его под руку и, пытаясь равнять шаг, с беззаботными улыбками оба подходили к парадному. Чтобы никто, не дай Бог, не догадался, что он пришел пьяный. Еще помню, жил у нас в доме врач-патологоанатом (тогда говорили: прощектор). Иногда он позволял себе выпить (надо полагать, медицинский спирт) и шел домой неровно, но не более, и молча. И все понимали, что у него был сегодня тяжелый день. То есть люди – и рабочий, и врач – вели себя исключительно интеллигентно в тех ситуациях, в которых они могли бы выглядеть совершенно иначе. И это тоже были примеры с детства.

Еще помню, жил у нас в доме майор милиции, фронтовик. Он ездил на премиальном американском мотоцикле с коляской марки «Харлей». И однажды он покатал на нем нас, детей со двора – посадил, сколько влезало, в коляску и к себе за спину, и провез квартал туда и назад. Конечно же, в наших глазах он был такой авторитет! А сегодня у нас возле районного отделения весь тротуар так заставлен их автомобилями, что пешеходам приходится идти по проезжей части, нарушая правила. Это нонсенс, потому что работники райотдела первые же нарушают правила, что же тогда они спрашивают с других?

В общем, раньше было воспитание, которое прививала школа, радио, двор с его коллективными играми и, конечно же, семья. Все знали актеров киевских театров, футболистов, даже еще не имея телевизора. Это были авторитетные люди. И те, кто играл за «Динамо», были, как правило, киевлянами и, уж конечно же, не иностранцами. Все оперные спектакли шли на украинском языке. Поэтому мы с детства знали слова арий из «Риголетто» или «Аиды» на понятном нам языке, а не по-итальянски. Это все те моменты, которые ушли в небытие, к сожалению.
 
– Какие еще киевские традиции вы можете вспомнить?
 
– Ну, в первую очередь, это озеленение города. Киевляне имеют древлянские гены, потому очень уютно чувствуют себя под деревом. У нас по всей Украине непременно есть дуб Шевченко, липа Шевченко, верба Шевченко. То есть это такое древнее представление о том, что человек должен иметь какое-то прикрытие под знойным, дождливым или звездным небом. И только там он якобы лучше напишет стихи. Эти корни у киевлян всегда были мощными. Именно поэтому они встают на защиту деревьев, когда новоявленные пришельцы хотят уничтожить зеленые насаждения ради какой-то выгодной, прежде всего им самим, застройки. Да, каждую весну в столице традиционно высаживают новые деревья и цветы. Также в Киеве была мода на озеленение фасадов виноградом.
 
– Какие киевские традиции вы сохранили в вашей семье?
 
– Наша семья всегда праздновала 6 ноября – День освобождения Киева. Что бы мне кто ни говорил, но тогда – поздней осенью 1943 года – тот режим, который пришел на смену предыдущему, нацистскому, все-таки был наш. Как минимум каждые пять лет мы с братом устраивали вечер воспоминаний. За столом собирались те, кто пережил 6 ноября в Киеве, то есть дети времен оккупации. Выключали электрический свет, на столе ставили одну свечку или керосиновый «гасёнок». В меню была картошка в мундирах, сало, соленые огурцы, хлеб и водка. И согласно ритуалу каждый (нас бывало от 10 до 30 человек и больше – уже с детьми и друзьями) вставал и рассказывал, как это с ним произошло. Устраивалась выставка артефактов времен войны, картины брата на эту тему.
 
– Как вы относитесь к современной городской архитектуре?
 
– Знаете, в начале ХХ века Киев тоже захлестнула строительная лихорадка. За шесть лет (1895–1901 годы) в городе было возведено тысячу каменных доходных домов. И киевляне сокрушенно вздыхали, так как там, где еще недавно стояли привычные старосветские, с садочками, домики, побеленные по украинскому обычаю, стали появляться доходные дома в 5 этажей, которые полностью изменили облик города. Но вздыхали только эстеты, застройщики же, наоборот, радовались. Строили под залог имущества, причем кредитные общества брали только 4%, а кредит давали на 38,5 лет! Этого современным нуворишам не понять! После всеобщего кризиса, в 1907 году Киев потрясла волна новой строительной лихорадки, прерванная лишь началом мировой войны.
 
Тогда Киев обогатился сотнями новых зданий, возведенных в стилях модерна европейского и украинского (да-да, и этого тоже не понять современным застройщикам), неоампира. Подряд на производство работ получала та строительная контора, которая выигрывала на торгах (теперь это всем понятное слово чиновники-взяточники завуалировали под «тендер»; кто постарше, помнит, что тендер – это прицеп к паровозу для запаса топлива, воды и смазки). А торги выигрывал тот подрядчик, который предлагал наименьшую сметную стоимость. Взятки в этом случае, тоже теперь стыдливо спрятанной за все равно позорное понятие «откат», тогда не существовало. Смета высчитывалась до копеечки, и до копеечки подрядчик отчитывался перед заказчиком.
 
Тем не менее, каждый тогда понимал, что нужно знать меру: достаточно вспомнить сюжет и героев Гоголевских «Мертвых душ» и «Ревизора». Да, дома возводили образованные архитекторы, новые здания были стилистически выдержаны и красиво оформлены, поэтому остаются украшением города и по сей день.
 
В чем же разница между теми объектами строительных лихорадок и зданиями начала ХХI века? Сегодня дома строятся без какого-либо понятия об эстетике, пропорции, выразительности фасада, архитектурного соответствия с теми зданиями, которые их окружают. Современные архитекторы имеют возможность поехать на запад и посмотреть, как там что делается. Посмотреть, но не поучиться, а своей школы у нас нет, если судить по тому, что строится в Киеве. Подсчитано, что 20 этажей могут погасить все затраты заказчиков, хозяина, застройщика и всех остальных. Архитектору материально выгодно делать высокий дом с дорогими украшениями, так как определенный процент от сметы – это авторский гонорар. На обывательском уровне все объясняется очень просто: проектант жилого дома разрабатывает чертежи подвала, первого этажа, чердака, кровли и типового этажа. А типовых этажей может быть три, пять, десять, двадцать, пятьдесят – сколько закажут, но чертеж-то делается один, а сметная стоимость возрастает в зависимости от количества этажей, да еще и от украшений, на которые современный киевский заказчик так падок. Теперешние заказчики и все так называемые инвесторы, как тараканы, боятся света – в отличие от их предшественников столетней давности, которых общество знало и уважало. Происхождение их богатства всем было известно...
 
В силу извечного закона отрицания отрицаний, каждый архитектор пытается поставить себя выше предшественников. Этим особенно отличаются архитекторы – не киевляне, ни за что не желающие понять особенность Киева. В 30-е годы минувшего столетия по проекту ленинградца Иосифа Лангбарда началась реконструкция Михайловской площади. Ради этого был разрушен Михайловский Золотоверхий монастырь, а то, что построено, до сих пор поражает безвкусицей. Точно так же давит окружение еще один монстр того времени, построенный по проекту москвичей Ивана Фомина и Павла Абросимова – нынешнее здание Кабмина, предназначавшееся для НКВД (можно представить масштабы работы этого ведомства!). Здание стоит боком к городу, ориентированное на Москву. Но можно привести другой пример, когда украинский архитектор Сергей Григорьев, работавший в те же годы в Киеве, проектировал жилые дома совнаркома на Институтской, Шелковичной, Терещенковской, умело вписывал их в существующее окружение.
 

– Какая улица в Киеве ваша любимая ?

– Круглоуниверситетская. Не только потому, что это улица моего детства, а и потому, что она интеллигентная. Тот же Андреевский спуск – мещанская улица. Она соединяла верхний город с нижним Подолом, была местом вечного движения богомольцев, продавцов и покупателей. А Круглоуниверситетская, имея ту же крутизну и спуск с горы на долину, совершенно другого типа. Все дома на ней, и по стилю, и по смыслу, соответствуют тому, кто и когда там жил. Туда же органично вписались и советские дома. О современных я лучше промолчу.

– А вы можете назвать какие-нибудь столичные «ляпы»?

– Могу сказать, что эпоха неинтеллигентных людей отразилась даже на советских святынях. К примеру, так называемую «бабу» с мечом киевляне невзлюбили. Она сердитая, у нее злое лицо. Куда смотрело политбюро? Она же подняла меч и щит на восток, на Россию. Это же родина-мать, которая должна была защищать от врага, который шел с запада.

Многие киевские памятники со временем обрели другой смысл, стали злой пародией. Богдан показывает на Москву очень недвусмысленно, в современном представлении по большевистскому «Арсеналу» стреляет пушка-памятник… петлюровская. Арка Дружбы народов достаточно образно символизирует иго над украинским народом. Кстати, под ней двое «братьев» держат советский орден «Дружбы народов». У одного есть рубашка под пиджаком, а у другого – голое тело. Как узнать, кто из них украинец, а кто русский? Да просто: русский рубашку пропил (смеется).

Архитекторы и скульпторы, не советуясь с народом, постоянно ставят памятники кому-то в пику. И эта пика оборачивается потом к тем, кто это сделал.

Вот, к примеру, бульвар Тараса Шевченко называют «киевским крестом» из идеологических памятников. В его основании Щорс стоит на улице Петлюры, на пересечении бульвара с улицей Владимирской Грушевский сидит слева от перекрестка, Шевченко справа стоит, пригорюнившись, а кто в вершине «креста» смотрит на Бессарабку? – Ленин. Идеологический крест. Почему об этом никто не думал? А потом эти вещи становятся элементом местного фольклора.

Я когда-то был членом комиссии памятных знаков и переименований. Как мы только ни пытались доказать, что нельзя такого делать. Невозможно остановить этих людей, потому что «у власти орлиной орлят миллионы и ими гордится страна».

Или вот на Липках стоит памятник человеку, который вычеркнут из истории и учебников – Мануильскому, которого никто уже не знает. И в том же квартале – гетман Пилип Орлик. Ну что это? Нужно, чтобы власть сделала выводы и поняла, что таких вещей допускать нельзя.

И памятники должны быть исторически точными. Возле метро «Шулявская» стоит танк Т–34–85, но ведь это не тот танк, таких в 1943 году еще в помине не было. Был Т–34–76. Зачем обманывать людей?

– Почему в Киеве так много мест с одинаковым названием в разных концах города? Московские: мост, проспект, улица, площадь – это что, извечное угодничество перед кем-то?

– Да, это именно унизительное угодничество перед соседней страной, которая ведет с Украиной позорную в ХХІ веке экономическую и информационную войну. А разве в Москве назвали что-то в нашу честь, чтобы украинцам было приятно?

– Кому в столице вы бы поставили памятники?

– Например, Тарасу Бульбе, Захару Беркуту, как литературным героям, и всем тем, кто боролся за Независимость Украины. Как бы кто ни оценивал их поступки, они боролись за то, что произошло исторически неизбежно.

И, конечно же, нужно избавиться от памятников советской эпохи. Ленин, который никогда не был в Киеве, стоит на месте, где во время нацистской оккупации вешали уголовных преступников. А когда пришла советская власть, на тех же фонарях энкаведисты повесили изменников родины. А в 1946-м там поставили памятник вождю, чтобы киевляне не вспоминали, что это место публичных казней. К нам вернулся капитализм, все оказалось блефом и утопией, не понимаю, зачем нам смотреть на этот образ.

– Как вы думаете, не связан ли уровень падения столичной культуры и общая безвкусица с тем, что столицей правят все понемногу, и никто надолго не задерживается? Сделали деньги – и уехали дальше.

– К большому сожалению, Киевом всегда правили не киевляне, а страной не украинцы. Это больная тема. Раньше тот, кто приезжал на новое место, пытался подстроиться под местные обычаи, так как был один. Сегодня масштабы миграции таковы, что непонятно, кого больше. Сейчас вообще возникает такой вопрос, как создание землячества киевлян. Но не в том дело. Мои родители тоже приехали в Киев. Сто лет назад, но приехали. И я этого не скрываю. Кто-то мне рассказывал, что вычислять киевлянина нужно, начиная с седьмого колена. Да никто не может этого подсчитать! Поэтому я считаю, что настоящий киевлянин тот, что делает что-то для города. Вспоминается эпиграф из детской книжки про «Мистера Твистера»: «Приезжая в чужую страну, старайтесь соблюдать ее законы и обычаи во избежание недоразумений». Киевляне всегда были добрыми и толерантными, потому и правили ими все, кому не лень.

– Что вам больше всего хочется изменить в Киеве?

– Мне бы хотелось, чтобы в городе было видно киевское. Чтобы его центрального исторического ядра не касались. И чтобы в центре не было билбордов, и люди могли любоваться архитектурой и растительным миром, а не металлическими конструкциями рекламы.

– Вы сейчас над чем-то работаете?

– В этом году в издательстве «Кий» вышли три моих книги, посвященные киевским архитекторам В. Осьмаку, В. Бессмертному, В. Городецкому, а в издательстве «Варто» – книга «Повоєння. Спогади киянина». Сейчас лежат, готовые к печати: альбом «На Львівській площі Києва» (издательство «Кий»), два путеводителя (издательство «Грані–Т») – ждем понимающего инвестора. Конечно, сейчас работаю над новыми темами, но называть их пока не буду...

– Что бы вы хотели пожелать сегодняшним жителям и гостям Киева?

– Чтобы они не спрашивали, как тебя не любить, Киев мой, а просто его любили. И чтобы все, даже те, кто здесь недавно, уважали город и относились к нему, как к родному. И чувствовали себя киевлянами во всех понятиях этого слова.


Главные новости

Полiтика Економіка Суспiльство Столиця Надзвичайні події Свiт Cтатті Головнi Недвижимость
bigmir)net TOP 100
2001 — 2024 © ForUm. (AMP)