Как только с экранов телевизоров пропадают страшные, душераздирающие военные кадры в социальных сетях усиленно начинают распространяться волонтерские просьбы о помощи. Перемирие, пусть даже такое шаткое и ненадежное, создает иллюзию того, что ситуация хоть и самую малость но успокоилась, и поток пожертвований иссякает. Да и ресурсы человеческие не вечны, рано или поздно они исчерпываются. Украинские волонтеры это прекрасно понимают. Понимают и не перестают просить о помощи. Ведь она нужна не только и не столько им.
Что сейчас нужно волонтерам? Чего удалось достичь за прошедшее время? Что дает силы продолжать помогать людям? Что можно сказать о мошенниках и работе государства? Как и до каких пор можно жить в темпе волонтера?
Об этом и многом другом с корреспондентом ForUm`a беседовала координатор и идейный вдохновитель Центра помощи вынужденным переселенцам на Фроловской Леся Литвинова.
- Уже давно стали появляться посты многих волонтеров о том, что им стало тяжелее, и проблема не столько с человеческой отзывчивостью, сколько с материальными ресурсами. Насколько серьезна сейчас эта проблема?
- Тут дело не в человеческой отзывчивости. Тут дело в том, что страна находится в очень тяжелой ситуации уже полтора года, с начала Майдана, а это достаточно долго. Психологи говорят, что волонтерство, продолжающееся дольше трех месяцев, приводит к выгоранию. То есть, человек отдает какой-то свой ресурс и все, на большее он не способен. И это не потому что он плохой, а потому что у него этот ресурс закончился. То же самое касается и материальных ресурсов. Люди очень много нам помогали, и очень многие продолжают нам помогать. Просто люди немножечко подисчерпались и это нужно понимать. Людям трудно.
- Сколько уже существует центр на Фроловской?
- Именно на этом месте мы уже находимся около полугода. До этого у нас было чуть меньшее помещение на Берковецкой, где мы пробыли несколько месяцев. А еще до этого у большинства «действующих лиц», которых сейчас здесь можно наблюдать, были уголки в собственных квартирах. Когда появились самые-самые первые переселенцы из Крыма, все, кто был активен еще на Майдане, частично переключились на них, стали им помогать обустраиваться, обеспечивать себя первое время. Тогда весь необходимый ресурс нужно было где-то накапливать. Обычно, накапливался он дома, вещи собирались по друзьям, присылались «Новой почтой»… Потом эти домашние склады потихоньку разрослись, людей стало прибывать все больше и больше. Тогда стало понятно, что надо как-то объединять усилия, а не топтаться друг у друга по головам. Ведь бывало так, что в одну точку ездит пять человек, а в другую точку не ездит никто. Потому мы собрались, скоординировали действия и начали работать в более крупном формате.
- Как все поменялось за те полгода, что существует этот центр, который знает если не весь Киев, то половина так точно?
- Начинали мы с того, что здесь были две небольшие комнатки. Они и сейчас есть. В одной проходит регистрация, во второй – сортировка. Но тогда в них размещалось вообще все. Тогда к нам обращалось примерно от 20 до 40 человек в день, поэтому возможно было «на коленке» вести бумажный учет, сортировать и выдавать вещи можно было параллельно, и больше пяти волонтеров здесь было не нужно. Но потихонечку поток стал больше. Возникла необходимость сделать стеллажи, потом стало нужно сделать вешалки. Дальше стало понятно, что в двух комнатах мы уже не помещаемся, и мы начали «выползать» на улицу. Сначала установили одну палатку, потом вторую, а там уже и дожди пошли, понадобились каике-то более крупные конструкции, и мы стали «клянчить» у кого что есть. Там нам кунг подарили, здесь контейнер одолжили, там МАФ нашли… И вот это все потихоньку-потихоньку выросло в такой себе городок, который постепенно превратился из просто пункта выдачи гуманитарной помощи в нормальный социальный центр.
Здесь помогают не только одеждой, обувью, постельным бельем. Здесь помогают с трудоустройством, с медициной, здесь работают психологи, есть консультации по поиску жилья, здесь работает детский арт-вагончик с постоянно действующими мастер-классами. Также здесь периодически проводятся каике-то мероприятия. Например, на Новый год у нас в гостях было две тысячи детей переселенцев. Тогда у нас был праздник, елка, подарки сладкие, подарки «не сладкие», аквагрим, мастер-классы, фотосессии, театр на ходулях, дрессированные собаки и миллион всякого-разного интересного и сумасшедшего. Дети тогда сказали, что у нас праздник был лучше, чем на Софиевской площади. Для нас это было классно.
Сейчас мы собираемся расшириться. Здесь есть еще кусок территории, где нужно убрать мусорную свалку, выровнять площадку. Там мы хотим сделать отдельную детскую зону, чтобы там была площадка с песочницей, место для игр, опять-таки мастер-классы летом переедут туда.
- Наверное, летом будет немного проще?
- Ну, это только кажется, что проще. Летом тоже есть свои нюансы. Опять же, придется все накрывать, потому что будет жаркое солнце, дети, да и дожди будут идти. Дай Бог, чтобы они шли.
- Как за полгода изменились люди, идущие к вам за помощью?
- Нельзя говорить о том, изменились ли люди. С разными волнами переселенцев приходят разные люди. Вернее, приходят люди с разной степенью травмы. Первые крымчане ехали в шоке. Следующие крымчане ехали, уже осознавая, что они делают, они были подготовленными и, как правило, ехали на подготовленные места. Люди, ехавшие из Славянска, были тяжело травмированы, потому что тогда были первые какие-то активные боевые действия. Люди, начавшие выезжать из Донецка и Луганска, понимая, чем все закончится, были менее травмированы. А люди, например, из Углегорска, были очень тяжелыми. Но это зависит не от людей, и не от региона. Это зависит от событий и того, почему именно эти люди уехали. Сейчас тоже многие сюда едут. Из Мариуполя многие уезжают. Они уезжают, понимая, что сейчас у них за углом «начнется».
Как правило, люди, которые выезжают не из-под обстрелов, которые осознают, что делают, планируют возвращаться. А те, кто выезжает, потому что на голову уже «прилетело», возвращаться не хотят, ведь им страшно. Из тех, кто приезжал поначалу, большинство говорили, что пройдет месяц, и они уедут обратно. Вот только что со мной поздоровалась девушка. Она из Луганска. Мы с ней познакомились прошлым летом. У нее есть трое детей, тогда ей нужны были медикаменты. Сейчас она одна из самых активных наших волонтеров. В первый месяц она говорила: «Я даже не буду обзаводиться никакой утварью, я через месяц вернусь домой». Потом она стала говорить, что, наверное, уедет после Нового года. Сейчас она говорит: «Я туда не хочу, и я туда не поеду!».
- А многие переселенцы становятся волонтерами?
- Здесь примерно 50% волонтеров – это переселенцы. Это те, кто обратился за помощью, а потом здесь остался.
- Можно ли сказать, что они лучше понимают проблемы переселенцев, потому что сами прошли через подобную ситуацию?
- Теоретически, конечно, можно было бы так сказать. Но на самом деле лучше понимают и ближе принимают людей те, кто просто больше чувствует. А здесь другие не выживают и не остаются. Это же не механическая работа. Конечно, можно прийти на сортировку, перекладывать вещи, помогать, не пересекаясь с людьми. Но на всех остальных точках нужно постоянно общаться. Если ты умеешь любить, абстрактно, независимо ни от чего: ни от политических убеждений, ни от степени приятности человека, если ты умеешь просто открывать сердце первому встречному, то ты тут будешь. Если не умеешь, то через два-три дня уйдешь сам. Тут никто никого не выгоняет. Это просто тяжело. Люди разные. Они здесь такие же разные, как и у вас во дворе, здесь может быть кто угодно. Если не понимать, что этот человек сейчас находится в худшем положении, чем ты и ему надо протянуть руку, то не имеет смысла начинать.
- Вы уже помянули эмоциональное выгорание. Как с этим бороться?
- А Бог его знает, как. Иногда накатывает так, что хочется лезть на стенки, честно. Еще хочется лечь, абстрагироваться и сказать: «Я в домике, ничего нет, вокруг мир, цветочки, солнышко светит и я больше никому не нужна». В такие моменты включается разум, который говорит: «Нам показалось. Ситуация там же». Тогда ты делаешь вдох-выдох и идешь дальше. Просто с самого начала, когда начался Крым, стало понятно, что это будет длительный забег, что он будет не на год, не на два, не на пять. И чем дальше, тем яснее становится, что мы в этой ситуации надолго. Она будет видоизменяться, она будет развиваться, она будет затихать и обостряться, но это очень надолго. И есть понимание того, что впереди остаток жизни, для моего поколения так уж точно, который нужно будет прожить вот в таком темпе и с таким вот образом жизни. Это трезвит, это не позволяет сидеть и плакать. Я понимаю, что процесс конечен по сути своей. Когда-нибудь это все закончится. Закончится ли это при моей жизни или после, не важно. Для меня лично это закончится.
- Вернемся немного к миру материальному. Каковы потребности на нынешний момент?
- На самом деле потребности не сильно меняются. Они немного меняются в зависимости от сезона. Например, осенью-весной, нужно думать, где бы взять зонтики, резиновую обувь, дождевики. Зимой это вопрос: «Господи, где бы взять обогревателей?». Начнется жара, будет: «Нам бы пару вентиляторов где-нибудь наскрести». А так, нам постоянно нужны медикаменты (у нас самые большие очереди в медицинский вагончик), продукты питания, бытовая химия, а также крупногабаритные вещи, связанные с бытом, домом и детьми. Нам нужны одеяла, подушки, кастрюли, сковородки, постельное белье, коляски, кроватки, ходунки, манежи. Нам нужно все то, что человеку с собой вывезти сложно.
Человек же, когда уезжает, берет с собой то, что он в состоянии унести. В первую очередь, это будут документы, какие-то вещи, чтобы можно было сменить одежду хотя бы один раз, это будет набор каких-то медикаментов, если человек болеет, а также какой-то минимальный продуктовый набор. И вот из этого всего уже и набрался чемодан. Все остальное утащить с собой просто нет физической возможности.
Чтобы понимать, какие у нас потребности, достаточно посмотреть, что есть у вас в доме. Здесь действует очень простой принцип. Если у вас дома есть десять блузок, а вы в состоянии отдать мне пять, то это значит, что с блузками у меня все более-менее нормально. Если у вас дома есть один стул, вы же мне его не принесете, правда? И это значит, что стульев у меня, скорее всего, нет вообще. Если вы из двух сковородок пожертвуете мне одну, это будет замечательно, но, в принципе, вряд ли это произойдет. И это означает, что сковородки у нас в дефиците.
- А что у вас с одеждой?
- С одеждой у нас особых проблем нет. Одеждой обычно легче всего поделиться. Да, есть какие-то постоянные «дырки». Например, это одежда для мальчиков-подростков от 9 до 13 лет. Это как раз тот возраст, когда одежда и обувь «горят». Как правило, из таких вещей у людей ничего не остается, и поделиться, соответственно, нечем. С обувью ситуация сложнее, чем с одеждой. Часто детскую обувь отдают кому-то, как только ребенок вырос, а взрослую снашивают до того состояния, что ее можно только выбросить. Поэтому обувь для взрослых нам отдают либо же в состоянии «собирались выбросить, но решили отдать», либо же ту, которая не подошла из-за неудобства. И вот с этим проблема. У нас больше всего обуви на высоченных шпильках, которая обувалась один-два раза. Она в хорошем состоянии, но нам нужнее всего обувь на плоской подошве, в которой удобно ходить. Как ни странно, нам очень нужны домашние тапочки. Ведь большинство наших «клиентов» это или пожилые люди, или же люди с маленькими детьми. Молодые активные ребята сюда попадают редко. Как правило, они приезжают сюда один раз, чтобы взять какой-то стартовый набор и все. Они мобильнее, им легче. Семье, обремененной большим количеством детей, трудно, старикам очень трудно, инвалидам – невыносимо.
- А много ли среди переселенцев инвалидов? Может, вы здесь придумали, как им можно помочь? Возможно, есть, что подсказать государству?
- Нашему государству совершенно бессмысленно что-то подсказывать. Инвалиды – это капиталовложения и ничего больше. Инвалиды – это люди, которые никогда не смогут, грубо говоря, вернуть долг. То есть, если в молодого человека можно вложиться «на старте», а дальше он будет работать на пользу государства, то старики и инвалиды будут вечными потребителями. Соответственно, в них нужно вкладывать, вкладывать и вкладывать, ничего не получая взамен. Мы можем себе это позволить, а государство – не может.
- После общения со многими волонтерами остается непонятным, почему они могут что-то делать, в отличие от государства?
- Я объясню почему. Потому что мы мобильнее, мы меньше связаны обязательствами. Государство – это очень большая неповоротливая машина. Вот, если вам нужно быстро проехать через узкие переулки, то вы будете ехать на велосипеде или на скутере. Государство же поедет на огромном грузовике, который не проходит в эти узкие переулки, который либо сметет эти переулки, либо будет там стоять, буксовать и страдать. Система же не поменялась, она осталась прежней – ржавой, старой, кошмарной, ни на что не годной. До тех пор, пока не сломается вся эта система, государство все равно ничего не сможет сделать.
Я как раз из тех, кто не очень критикует власть. Я могу огрызаться, я могу рассказывать, что «вы сволочи и ничего не делаете» в личных беседах. Но я не понимаю, что бы я делала на их месте, из реальных шагов. Вот, например, я завтра сяду на место президента. Каким будет мой первый шаг? А понятия не имею, каким. И вот до тех пор, пока я не понятия не имею, говорить, что кто-то поступает неправильно, у меня нет морального права.
Нам для того, чтобы, к примеру, выдать человеку постельное белье, достаточно написать в Фейсбуке, сказав, что очень надо поделиться постельным. И его принесут, а мы его отладим человеку, и в тот же день у него будет комплект постельного белья. А для того, чтобы это было сделано через госструктуры, грубо говоря, нужны тендеры на поставщика постельного белья, нужно собрать все справки, оформить все документы. И это занимает время. Волонтеры уже решат и проблему с постельным бельем, и пять текущих проблем, а они будут еще ковыряться, ковыряться и ковыряться. Это не потому что ни не могут. Большинство, их тех, кто сидит на своих местах по 20-30 лет, они еще и не хотят. В «болоте» же тепло, тихо, удобно, никто не кусается...
- Я знаю, что среди переселенцев, едущих в Киев, было достаточно много беременных женщин, которые рожали уже здесь. Как с ними?
- Ну, как с ними? Мамы как мамы. Ищем для них коляски-кроватки. У нас одних только двойняшек одиннадцать пар родилось! На самом деле, ребенок – это мощнейший стимул для того, чтобы быть счастливым. Это то, что затмевает абсолютно все. Тем, у кого на руках грудной ребенок, как ни парадоксально это звучит, легче. У них есть очень серьезная мотивация, чтобы шевелиться!
Хотя, у каждого свои стимулы. Кто-то хочет вернуться домой. Кто-то хочет построить жизнь заново. Кто-то хочет мир перевернуть. И таких тоже много. Но, мне кажется, что дети все-таки наимощнейший стимул. У меня же тоже главная мотивация – это дети. Мне же нужно им что-то оставить?
- А они по маме не скучают?
- Во-первых, двое моих старших активно волонтерят здесь. Старшие девочки у меня взрослые – 18 и 15 лет. Младшей в мае будет год, она постоянно со мной. Но больше всех скучает сын, ему шесть лет. Его вроде уже и оставить дома можно, но помогать он пока не годится. Потому он в основном сидит с бабушкой. И, несмотря на то, что бабушка живет в соседнем доме, мы с ним друг за другом страшно скучаем.
- Уже несколько месяцев Киев штормит от гневных сообщений о так называемых лжеволонтерах. Сталкивались ли вы с этим явлением?
- Начнем с того, что мне некогда с ними пересекаться. У меня день слишком рано начинается, и слишком поздно заканчивается. А они просыпаются позже, и спать ложатся раньше. Во-вторых, я отсюда (из центра на Фроловской, - Ред.) практически не вылезаю, бродить по улицам мне некогда. Да, когда езжу по городу, я периодически натыкаюсь на них на перекрестках...
Мошенники всегда были. При любом большом и хорошем проекте обязательно будут мелкие прилипалы. И от этого никуда не денешься. На любой хорошей инициативе «выедут» те, кто к этой инициативе не имеет никакого отношения. Это дело правоохранительных органов. Они у нас есть, и они есть не только для того, чтобы в кабинетах сидеть. Они есть для того, чтобы что-нибудь делать. Понятно же, где искать таких «ребят», понятно как они работают. Остается только взять их за шкирки.
Кстати, к нам недавно приходили из Подольского РОВД и спрашивали, не появлялся ли кто со «скрыньками». Еще спрашивали, если появится вдруг кто-то со «скрыньками», на которых стоит наш логотип, то имеют ли они к нам отношение. Мы сказали, что не собираем деньги в «скрыньки» вообще. Деньги можно принести сюда и отдать в руки кому-то из волонтеров, тогда это будет обязательно записано в журнал, или же пожертвование можно перевести на банковскую карточку, указав, на что именно переводят деньги.
Пару раз у нас под окнами были какие-то товарищи со «скрыньками». Но хватило того, что наши мальчики вышли и спросили «Кто!?». Товарищей как ветром сдуло.
- Но такие мошенники ведь дискредитируют волонтерское движение, работающее на альтруизме и «нервно-волевых»...
- Ну, маньяки, убийцы, педофилы и проститутки дискредитируют человечество в целом. Но мы же по этому поводу от человечества не отрекаемся, правда?
