Современный мир полнится парадоксами. В Киеве, к примеру, с каждым годом становится все больше жителей, но все меньше киевлян. А слово «коренной» и вовсе приобрело насмешливый характер. В то же время местных легко заметить. По улицам они ходят не спеша, задирают голову, чтобы полюбоваться домом или деревом, чинно читают газеты в парках, уступают дорогу и здороваются с продавцами… Даже внешне они как-то выделяются из пестрой толпы приезжих, туристов и офисных работников.
Известный киевовед, в прошлом – заместитель директора по научной работе Музея истории Киева, автор множества книг и публикаций, посвященных столице, Дмитрий Малаков не раз упоминал в своих работах об особой натуре людей, живущих в этом городе. ForUm встретился с Дмитрием Васильевичем и узнал, куда пропали местные традиции, кто такие киевские интеллигенты, и чем современные киевляне отличаются от своих предшественников.
– Вы посвятили изучению Киева всю свою жизнь. А почему именно ему?
У Киева есть уникальная особенность, которой не обладает ни один город мира. Здесь можно отойти от загазованного Крещатика, пройти по Парковому мосту и через двадцать минут очутиться среди живой природы. Ступить на теплый золотистый песок, окунуться в днепровскую воду, услышать запах ивняка, нагретого солнцем… Удивительное ощущение, как для трехмиллионного европейского города. А с Андреевского спуска или с Большой Житомирской улицы можно за несколько минут выйти на склоны над Подолом и оказаться не среди наглых джипов, а на обычной траве. Та же Замковая гора отличается тем, что испокон веков там на каждом склоне растет исключительно своя трава, которая не дает семян, которые могли бы разносить птицы. Она сеется только ветром или распространяется корнями. То есть на одном и том же месте сотни лет растут всем известные спорыш, клевер, тысячелистник… А еще лучше снять обувь и улечься, разбросив руки крестом, в извечно ту же траву на горе Детинке. Тогда сразу вспоминаются строки Степана Руданского: «Дивлюсь я на небо та й думку гадаю». У нас, в Киеве, это именно одно из тех мест, где можно беззаботно лежать в густой некошеной траве и смотреть в синее киевское небо. И думать, если думается.
Вот что отличает Киев от других городов – близость к природе, вопреки любым попыткам жадных оголтелых застройщиков что-то с этим сделать. Я этих людей даже словом «архитекторы» не могу назвать. Знаете, как раньше на Подоле читали первые пять букв азбуки? – «АБиВиГоДа». Вот она, выгода, сегодня заполонила абсолютно всё. Все улицы заставлены билбордами, за которыми города просто не видно, светильники на эскалаторах метро заполнены такой многословной рекламой, что никто не успевает прочитать, пока эскалатор движется. Неужели это никому не мешает?
– С какими деревьями у вас, в первую очередь, ассоциируется Киев?
– С тополями, кленами, липами, которыми раньше был засажен микрорайон Липки, так что запах разносился по всему городу. Но не с каштанами, они были завезены сюда искусственно.
– Чего, по–вашему, сегодня не хватает городу? И что бы вы хотели вернуть?
– Нужно сделать привлекательными для публики, которая прогуливается по Крещатику, киевские парки. Все знают, к примеру, Копакабану в Рио-де-Жанейро: по одну сторону – отели, по другую – пляжи. А ведь у Киева те же возможности. Просто нужно сделать умный проект и обустроить надднепровские парки так, чтобы в них можно было и отдыхать, и любоваться пейзажами. Над Днепром ведь красиво в любое время года и суток. Стоит там только сесть вдвоем с девушкой на лавочке под звездным небом, и любовь сразу сама придет (смеется). А чиновники не понимают, что этот пейзаж Левобережья может работать… на экономику города. Есть в садово-парковом строительстве понятие «виста» – точно рассчитанное направление взгляда человека. Этот подход прекрасно учтен в знаменитых украинских парках «Софиевка», «Александрия», «Тростянец». А в Киеве это искусство, к сожалению, забыто.
Кроме того, в Киеве на высоких точках можно поставить (как уже во всем мире сделано) платные телескопы, чтобы смотреть на город. Причем и на правом берегу, и на левом. Старые путеводители отмечали, что «с Великой лаврской колокольни в ясную погоду виден город Переяслав».
Еще было бы неплохо возобновить в Киеве возможность просто и дешево поесть. Как до революции, так и до Независимости, в городе была система так называемого общепита, которая позволяла утолить голод человеку за имеющиеся у него скромные ресурсы. И когда началась «прихватизация» ресторанов, казалось, что кто-то по примеру благотворителей, которые были до революции, создаст такую сеть. Но этого не произошло: бывшим советским людям, уставшим от «морального кодекса строителя коммунизма», захотелось разбогатеть сразу же.
Раньше на рынках (да и сейчас, хоть и в другом виде) были так называемые обжорные ряды. Там можно было выпить чая из самовара прямо под открытым небом, съесть горячие пироги, юшку, кулеш. И это было даже при немцах, во время оккупации. Кстати, массовой моды на кофе в Киеве никогда не было, это современные веяния.
А в советское время были столовые, где пенсионеры, одинокие, студенты могли съесть манную кашу, сырник, дешевый суп, выпить стакан чая за три копейки. Хлеб на столе был бесплатный. Почему бы сегодня не вернуть эту традицию?
Кроме того, по моему мнению, нужно убрать с первых этажей домов бутики, тайные игровые автоматы, чрезмерно многочисленные аптеки и банки и вернуть туда обычные продуктовые магазины – так, как это было в Киеве десятилетиями.
– Чем отличались послевоенные киевляне от своих предшественников?
– На самом деле Киев всегда был мещанским городом. Своеобразный символ мещанства: «Ах, вернисаж, ах, вернисаж, какой портрет, какой пейзаж!». Удивляет название «Пейзажная аллея». Во-первых, аллея – это дорога, вдоль которой растут деревья. Там этого нет. Во-вторых, что такое пейзажная? По-украински это называется «краєвид». Но прижилось, так как мещанство просто млеет от подобных «красивых» слов. В Киеве и раньше называли отели и рестораны наподобие «Бель Вю» или «Париж» – еще до революции, так как киевское мещанство вечно. Ему даже памятник стоит возле Андреевской церкви в виде такого персонажа, как Голохвастов. Тоже памятник и мещанству, и суржику.
Однако любая столица традиционно впитывает в себя все лучшее, что есть в государстве, нации и людях. Это и престиж, и карьера, и бизнес. Всегда самые сообразительные, одаренные и ловкие стремились переехать из села в город. Кто в районный центр, кто в областной, кто в столицу. Это природное явление, распространенное во всем мире.
При Сталине людям в селах не выдавали паспорта, чтобы не убегали из колхоза. Но молодежь все равно старалась, закончив семь классов, уехать в Киев, где можно было поступить в училище, техникум, а потом получить паспорт и – самое главное – киевскую прописку. Тогда и стала гимном новых киевлян песня на слова Дмитра Луценко «Як тебе не любити, Києве мій?». То есть сравнивая город с родным селом.
Тогда же в Киевских садах (раньше не было понятия «парк») появились на газонах таблички: «На траве не лежать, по газонам не ходить, штраф столько-то рублей». Потому что приезжие из сельской местности не понимали, почему они у себя на лугу могут где угодно сесть, а здесь тот же лужок, а сидеть на нем нельзя.
Еще до революции в Киеве было принято гулять вечером по правой стороне Крещатика. Местные снобы называли ее Бобкин-стрит. А те, кто приехали в Киев после войны, особенно из села, этого не знали, и гуляли слева, на тогда пустынной стороне улицы-руины. Так и возникло название второй стороны – Гапкен-штрассе. Но прошло время, это забылось, тем не менее, обратите внимание, даже сейчас на Крещатике гулять как-то уютнее по правой стороне и именно там, где сохранились старинные дома с магазинами и ресторанами – в квартале между улицей Богдана Хмельницкого и бульваром Тараса Шевченко. Там еще веет духом старого Киева. Гуляя по вечерам, всегда было приятно видеть знакомые лица, встречать тех, кого «знал весь Киев» и, конечно, обращать внимание на модниц.
– Что означает понятие «киевский интеллигент»? Вы встречали таких людей?
– Да, и не просто встречал, поскольку и сам вырос в такой семье. Отец – инженер и литератор-драматург, мама работала в Управлении театров Министерства культуры, брат – художник. То есть у нас дома бывали актеры, режиссеры, художники; стоял маленький рояль, мама и ее сестра играли, а гости пели. Петь за столом, кстати, было принято в Украине всегда – и в городе, и в селе. Разве что репертуар несколько отличался… Но во время семейных праздников у нас культа еды не было, да и еды в то время такой обильной, как теперь, тоже не было. Мы жили очень скромно, и к состоянию «легкого возбуждения» в застолье все приходили очень легко. Не знаю, почему так, наверное, из-за слабой закуски. Обычно в послевоенные годы на столе был винегрет, колбаса, селедка, картошка, бигус и только на большие праздники (Пасха) – холодец. Было так принято: поели – пение. Повспоминали прошлое, порассказывали свежие и старые анекдоты, еще немного выпили – танцы. И все домашние праздники проходили именно по такому расписанию: очень весело и дружно. При этом у нас никогда не напивались!
Кроме того, если уж говорить о киевской интеллигенции, то я могу вам назвать огромное количество как инженеров, так и просто рабочих с завода «Арсенал», которые были настоящими интеллигентами. Не потому, что ходили на концерты в филармонию каждый день, а потому что их поведение, отношение к труду и моральные принципы были высокого качества. Рабочие, с которыми общался на работе, к примеру, никогда не употребляли в разговоре нецензурной лексики. Это было непристойно. Да, на производстве был технологический спирт, но пьянка считалась нарушением «морального кодекса строителя коммунизма» и, естественно, мягко говоря, не поощрялась. А если охранник задерживал на проходной кого-то с бутылкой, отбирал и получал премию в 10 рублей. Относительно интеллигентности поведения – все изменилось как-то кардинально. В мои студенческие годы, да и позже, услышать бранную ругань из девичьих уст было невозможно. Тем более на улице, да еще в компании ухажеров. Это просто исключалось, так называемая «раскованность» исходила не из этого.
В том же общественном транспорте всякое случалось, как и теперь, были разные перебранки, но до грязной ругани никогда не доходило. Всегда кто-нибудь да скажет: «Умный замолчит первым», и воцаряется тишина. В общественном транспорте было двое дверей, люди становились в очередь сзади, и молодежь не стремилась в передние двери. Это тоже были своеобразные показатели городской жизни.
Кроме того, было принято посещать ресторан не в будничной одежде, а при галстуке. Я помню времена, когда мужчине без галстука в вежливой форме предлагали зайти в следующий раз. Вообще же, рестораны считались местом кутежей и «прожигания жизни», потому что тем, кто жил на зарплату, ресторан был не по карману. Событием в семейной жизни могло быть посещение кафе «Мороженое», где подавали в стеклянной вазочке с ложечкой мороженое нескольких сортов – пятидесятиграммовыми шариками. Запивали газированной водой из тонких чайных стаканов, а не из грубых толстых «гранчаков» – известного символа пьяниц.
Еще в Киеве доживала традиция обращаться к незнакомой женщине, называя ее дамой. Помню в связи с этим смешную ситуацию, когда в очереди за самой дешевой ливерной колбасой на Сенном базаре мужчина в ватнике хватал за руку пытающуюся пролезть без очереди женщину, со словами: «Дама, та куда ж вы протеся?». Он – в городе, значит она в любом случае – дама, хоть и такая же приезжая колхозница. Кстати, слово «рынок» ввели в обиход новые, послевоенные киевляне, в Киеве рынок был только на крытой Бессарабке, все остальные – базары.
Но была для приезжих из провинции (теперь это гордо называется «регионами») и унизительная привычка – пытаться переходить на русский язык, говорить «по–городскому». Но все же правила городского поведения давали о себе знать, требовали им подчиняться. Например, никто не бросал окурок мимо урны.
– Почему же сейчас городская культура так изменилась?
– Так произошло, поскольку упала культура как таковая во всем мире. Происходит всемирная миграция Востока, Азии и Африки в маленькую тесную, но искони цивилизованную высококультурную Европу; а в Украине – всех властолюбцев тянет с востока в Киев. Стало непопулярным ориентироваться на какой-то авторитет. К примеру, если раньше в колхозе выращивали Героя социалистического труда, то выбирали человека, который имел авторитет и на производстве, и в быту. На такого человека другие старались быть похожими. У него не могла быть не побелена хата перед Пасхой, к примеру. То же – на заводе, с так называемыми ударниками труда. Кроме того, в каждом доме, дворе были авторитетные люди, о которых все знали, поскольку в коммунальных квартирах все были на виду.
У нас во дворе, к примеру, жил мужчина-мостовщик, который клал брусчатку. Кстати, это большое искусство. То, что сделали с Андреевским спуском – это невежество новоявленных «хозяев города», не киевлян. Раньше мостовики вручную с колодками на коленях подбирали каждый булыжник по размеру, форме, цвету. И раз в месяц, в день получки, когда бригада выпивала, наш сосед не спеша брел домой. Так вот его жена выходила на улицу и, когда он показывался из-за угла, брала его под руку и, пытаясь равнять шаг, с беззаботными улыбками оба подходили к парадному. Чтобы никто, не дай Бог, не догадался, что он пришел пьяный. Еще помню, жил у нас в доме врач-патологоанатом (тогда говорили: прощектор). Иногда он позволял себе выпить (надо полагать, медицинский спирт) и шел домой неровно, но не более, и молча. И все понимали, что у него был сегодня тяжелый день. То есть люди – и рабочий, и врач – вели себя исключительно интеллигентно в тех ситуациях, в которых они могли бы выглядеть совершенно иначе. И это тоже были примеры с детства.
Еще помню, жил у нас в доме майор милиции, фронтовик. Он ездил на премиальном американском мотоцикле с коляской марки «Харлей». И однажды он покатал на нем нас, детей со двора – посадил, сколько влезало, в коляску и к себе за спину, и провез квартал туда и назад. Конечно же, в наших глазах он был такой авторитет! А сегодня у нас возле районного отделения весь тротуар так заставлен их автомобилями, что пешеходам приходится идти по проезжей части, нарушая правила. Это нонсенс, потому что работники райотдела первые же нарушают правила, что же тогда они спрашивают с других?
– Какая улица в Киеве ваша любимая ?
– Круглоуниверситетская. Не только потому, что это улица моего детства, а и потому, что она интеллигентная. Тот же Андреевский спуск – мещанская улица. Она соединяла верхний город с нижним Подолом, была местом вечного движения богомольцев, продавцов и покупателей. А Круглоуниверситетская, имея ту же крутизну и спуск с горы на долину, совершенно другого типа. Все дома на ней, и по стилю, и по смыслу, соответствуют тому, кто и когда там жил. Туда же органично вписались и советские дома. О современных я лучше промолчу.
– А вы можете назвать какие-нибудь столичные «ляпы»?
– Могу сказать, что эпоха неинтеллигентных людей отразилась даже на советских святынях. К примеру, так называемую «бабу» с мечом киевляне невзлюбили. Она сердитая, у нее злое лицо. Куда смотрело политбюро? Она же подняла меч и щит на восток, на Россию. Это же родина-мать, которая должна была защищать от врага, который шел с запада.
Многие киевские памятники со временем обрели другой смысл, стали злой пародией. Богдан показывает на Москву очень недвусмысленно, в современном представлении по большевистскому «Арсеналу» стреляет пушка-памятник… петлюровская. Арка Дружбы народов достаточно образно символизирует иго над украинским народом. Кстати, под ней двое «братьев» держат советский орден «Дружбы народов». У одного есть рубашка под пиджаком, а у другого – голое тело. Как узнать, кто из них украинец, а кто русский? Да просто: русский рубашку пропил (смеется).
Архитекторы и скульпторы, не советуясь с народом, постоянно ставят памятники кому-то в пику. И эта пика оборачивается потом к тем, кто это сделал.
Вот, к примеру, бульвар Тараса Шевченко называют «киевским крестом» из идеологических памятников. В его основании Щорс стоит на улице Петлюры, на пересечении бульвара с улицей Владимирской Грушевский сидит слева от перекрестка, Шевченко справа стоит, пригорюнившись, а кто в вершине «креста» смотрит на Бессарабку? – Ленин. Идеологический крест. Почему об этом никто не думал? А потом эти вещи становятся элементом местного фольклора.
Я когда-то был членом комиссии памятных знаков и переименований. Как мы только ни пытались доказать, что нельзя такого делать. Невозможно остановить этих людей, потому что «у власти орлиной орлят миллионы и ими гордится страна».
Или вот на Липках стоит памятник человеку, который вычеркнут из истории и учебников – Мануильскому, которого никто уже не знает. И в том же квартале – гетман Пилип Орлик. Ну что это? Нужно, чтобы власть сделала выводы и поняла, что таких вещей допускать нельзя.
И памятники должны быть исторически точными. Возле метро «Шулявская» стоит танк Т–34–85, но ведь это не тот танк, таких в 1943 году еще в помине не было. Был Т–34–76. Зачем обманывать людей?
– Почему в Киеве так много мест с одинаковым названием в разных концах города? Московские: мост, проспект, улица, площадь – это что, извечное угодничество перед кем-то?
– Да, это именно унизительное угодничество перед соседней страной, которая ведет с Украиной позорную в ХХІ веке экономическую и информационную войну. А разве в Москве назвали что-то в нашу честь, чтобы украинцам было приятно?
– Кому в столице вы бы поставили памятники?
– Например, Тарасу Бульбе, Захару Беркуту, как литературным героям, и всем тем, кто боролся за Независимость Украины. Как бы кто ни оценивал их поступки, они боролись за то, что произошло исторически неизбежно.
И, конечно же, нужно избавиться от памятников советской эпохи. Ленин, который никогда не был в Киеве, стоит на месте, где во время нацистской оккупации вешали уголовных преступников. А когда пришла советская власть, на тех же фонарях энкаведисты повесили изменников родины. А в 1946-м там поставили памятник вождю, чтобы киевляне не вспоминали, что это место публичных казней. К нам вернулся капитализм, все оказалось блефом и утопией, не понимаю, зачем нам смотреть на этот образ.
– Как вы думаете, не связан ли уровень падения столичной культуры и общая безвкусица с тем, что столицей правят все понемногу, и никто надолго не задерживается? Сделали деньги – и уехали дальше.
– К большому сожалению, Киевом всегда правили не киевляне, а страной не украинцы. Это больная тема. Раньше тот, кто приезжал на новое место, пытался подстроиться под местные обычаи, так как был один. Сегодня масштабы миграции таковы, что непонятно, кого больше. Сейчас вообще возникает такой вопрос, как создание землячества киевлян. Но не в том дело. Мои родители тоже приехали в Киев. Сто лет назад, но приехали. И я этого не скрываю. Кто-то мне рассказывал, что вычислять киевлянина нужно, начиная с седьмого колена. Да никто не может этого подсчитать! Поэтому я считаю, что настоящий киевлянин тот, что делает что-то для города. Вспоминается эпиграф из детской книжки про «Мистера Твистера»: «Приезжая в чужую страну, старайтесь соблюдать ее законы и обычаи во избежание недоразумений». Киевляне всегда были добрыми и толерантными, потому и правили ими все, кому не лень.
– Что вам больше всего хочется изменить в Киеве?
– Мне бы хотелось, чтобы в городе было видно киевское. Чтобы его центрального исторического ядра не касались. И чтобы в центре не было билбордов, и люди могли любоваться архитектурой и растительным миром, а не металлическими конструкциями рекламы.
– Вы сейчас над чем-то работаете?
– В этом году в издательстве «Кий» вышли три моих книги, посвященные киевским архитекторам В. Осьмаку, В. Бессмертному, В. Городецкому, а в издательстве «Варто» – книга «Повоєння. Спогади киянина». Сейчас лежат, готовые к печати: альбом «На Львівській площі Києва» (издательство «Кий»), два путеводителя (издательство «Грані–Т») – ждем понимающего инвестора. Конечно, сейчас работаю над новыми темами, но называть их пока не буду...
– Что бы вы хотели пожелать сегодняшним жителям и гостям Киева?
– Чтобы они не спрашивали, как тебя не любить, Киев мой, а просто его любили. И чтобы все, даже те, кто здесь недавно, уважали город и относились к нему, как к родному. И чувствовали себя киевлянами во всех понятиях этого слова.
